23 мая 2016 г.

Дети и еда: alpha_parenting

Дети и еда: alpha_parenting

Дети и еда

Мне очень нравится интуитивный подход к питанию, который на русскоговорящем пространстве популяризируется центром Intueat, и Институт Ньюфелда
тоже не остаётся в стороне от вопроса о детской еде. Но рассматривают
они его с разных точек зрения. У меня давно бродит идея эти подходы
«поженить», найти общую основу и совместить их для практического
использования так, чтобы взять из них лучшее, дополнить один другим. Я
хочу попытаться это сделать с вашей помощью – я опишу теоретические
основы и своё видение, а вас прошу в комментариях высказывать своё
мнение, дополнять примерами, спорить с логикой моих рассуждений тоже
можно :) К сожалению, не в моей компетенции ответить на вопросы о том,
как накормить конкретного ребёнка полезной едой, за этим лучше
обратиться по ссылкам выше.

За основу рассуждений я беру посты Светланы Бронниковой про интуитивное
питание, недавнюю лекцию центра Интуит про детское питание, вопрос-ответ
с преподавателем Института Ньюфелда Тамарой Страйжек о проблемах с едой
и свои знания, полученные в процессе учёбы в этом институте, куда ж их
денешь :)

Итак, есть идея питания по запросу организма – слушание
своего голода и насыщения, потребностей в определённой еде, интуиции.
Это в нас заложено и работает автоматически с рождения. Если детям этот
механизм не испортить, то, в теории, они будут выбирать ту еду, которая
нужна им для правильного развития, использовать её по предназначению
(для утоления физического голода, а не неврозов, например), вовремя
останавливаться, а их питание будет здоровым и благополучным. Есть
известный эксперимент с неблагополучными детьми, которые сами выбирали
свою еду в течение нескольких месяцев, в результате чего их диета
оказалась полезной и сбалансированной, показатели здоровья улучшились. С
этой частью вроде бы всё понятно.

Но дети у нас существуют не сами по себе, они находятся в социуме, в котором вокруг еды сложилисьопределённые ритуалы и правила. Самый влиятельный социум для ребёнка –
его семья, так что без разговора о привязанности мы не обойдёмся :) У
млекопитающих стремление к привязанности сильнее, чем голод (см.
эксперименты Харлоу с обезьянками), и это логично: побежишь за едой и
отстанешь от родителей – наешься один раз, а дальше что? Если побежишь
за родителями, они накормят тебя и сейчас, и завтра. Привязанность и
проблемы с ней не могут не влиять на детское питание, это неизбежно.
Именно привязанность создаёт обстановку, в которой ребёнок может
спокойно почувствовать свой голод и насыщение.

Одно из проявлений родительской заботы – кормление ребёнка, это мощный ритуал поддержания привязанности, говорящий: «Я всё предусмотрел, эта еда безопасна, я
выбрал её для тебя, ты можешь мне довериться, расслабься и кушай
спокойно, у меня всё под контролем». Мы лучше едим и чувствуем свои
потребности в пище в спокойной обстановке с приятными нам людьми. В
некомфортной компании «кусок в горло не лезет», а за праздничными
застольями мы часто переедаем под влиянием коллективной атмосферы. Те, с
кем мы едим, влияют даже на нас, взрослых, а для детей это ещё более
справедливо. И дело даже не в том, что дети больше копируют наши
привычки – то, что мы делаем, а не то, что мы им говорим. Их
привязанность к нам (через похожесть и другие уровни) заставляет их
отдавать приоритет нашим с ними отношениям, а не собственному аппетиту и
голоду. Если бы это было не так, то у нас не было бы целых поколений
людей с нарушенным пищевым поведением, да и интуитивное питание не
получило бы такую популярность – все и так слушали бы себя и ели бы
осознанно. Но ситуация обстоит иначе, в нашей голове существует целый
набор штампов, на которые мы опираемся и которые передаём детям: десерт
только после основного блюда, дети не должны мало или много весить, надо
доесть всё на тарелке, есть нужно в строго определённое время, каждый
приём пищи должен быть полноценным, к мясу положен гарнир, сильно
солёное или сладкое – вредно, есть «полезная» и «вредная» еда, на обед
нужно есть суп, на завтрак кашу, фрукт на обед – «не еда» и так далее.
Всё это нам вложили в голову наши привязанности и ради них мы отказались
от своих ощущений и потребностей ещё в детстве. Сейчас у нас есть шанс
помочь нашим детям обрести здоровые привычки в питании и хоть немного
разгрести эти установки.

Еда – это также один из основных компенсаторных механизмов при психологических травмах. При переваривании пищи у нас активируется парасимпатическая нервная система, мы
успокаиваемся и расслабляемся. Недавнее исследование 57 000 женщин
показало, что те, кто испытал сексуальное или физическое насилие в
детстве, в два раза более склонны к перееданию и излишнему набору веса. В
этой же статье приводится шокирующий пример про то, что люди,
перенёсшие бариатрическую операцию (уменьшение объёма желудка), попадали
потом в психиатрические клиники - у них забрали то, с помощью чего они
справлялись с проблемами, и проблемы их накрывали с головой.

Таким образом, перед нами стоит задача из двух частей:
1) взять ответственность за ситуацию с едой на себя, создать атмосферу
заботы, расслабить детей, предложить им больше еды, чем требуется
(насыщает именно изобилие, как и в случае с привязанностью), избавить их
от каких-либо волнений, связанных с едой; 2) вовремя остановиться и не
передавить своей заботой их собственные ощущения от еды, не впасть в
гиперопеку, дать им построить с пищей свои уникальные отношения, научить
слышать голод и насыщение.

Как выполнить эти задачи в рамках конкретной семьи, учитывая интересы всех её членов, - творческая работа каждого отдельного родителя, общих рецептов тут нет и быть не может.
Чтобы соблюсти правильный баланс, стоит помнить про оба этих компонента и
сочетать их. Не стоит также забывать, что идеал недостижим, без ошибок
мы не обойдёмся, и речь идёт про общее направление, фон, который
сопровождает приём пищи, а не погоню за деталями, за которые мы себе
поставим галочки. Наш глобальный посыл более важен, чем соблюдение
частностей.

В нашей семье мы спокойно относимся к порядку блюд,
разрешаем детям есть сладкое перед основной едой или вместо неё. Моя
дочь как-то ела мороженое, увидела котлету, отложила мороженку, слопала
котлету и вернулась обратно к мороженке :) В тот момент я поняла, что
этот подход действительно работает! Но общий объём сладостей в день я,
например, ограничиваю. Насколько вы готовы довериться детской и своей
интуиции и отпустить контроль над процессом – личное дело каждого :)

Накидаю свои идеи, как можно осуществлять всё это на практике.

Избыточность
В обоих подходах есть концепция избыточности, которая очень важна для
создания ощущения достаточности и спокойствия. Если у вас в холодильнике
килограмм пирожных, то вряд ли возникнет желание слопать их прямо
сейчас, потому что на завтра не хватит. Наличие еды в избыточном
количестве расслабляет нас, снижает «психологический голод». То же самое
с привязанностью – если нам дают заботы больше, чем нам нужно, то нам
не приходится по ней голодать, постоянно искать, выпрашивать и хватать
каждую крошку. Постоянное наличие еды, её выбор и щедрое предложение –
необходимые условия для развития правильного пищевого поведения. Эта
концепция воплощается у Гордона Ньюфелда в метафоре пира, застолья. Если
посмотреть, как принимают гостей в восточных культурах, то мы увидим
тот же подход – избыточность, разнообразие еды, создание
доброжелательной атмосферы, приятные беседы за столом, поддержание
привязанности и альфа-позиции хозяев через ритуалы – всё уже придумано
до нас :) Можно взять за ориентир подобные традиции, понаблюдать за
семьями, в которых это ещё сохранилось.

Инициатива и альфа
За предложение еды и организацию приёмов пищи отвечает альфа, то есть
родитель. Инициатива должна исходить от него. На нём непростая задача –
учитывать привычки и предпочтения членов семьи, готовить то, что им
нравится, знать время, когда они проголодаются, давать хотя бы
минимальный выбор блюд, брать перекусы с собой, если планируется долго
быть вне дома. Дети не должны волноваться об этом, иначе у них возникнет
соблазн перехватить инициативу.

Альфа дирижирует процессом:
готовит и накрывает на стол, организует своих помощников, зовёт всех
кушать. Мои бабушки обычно сами раскладывали еду по тарелкам, а
помогающие им просто их относили на стол и потом убирали, то есть,
бабушки сами определяли размер порции (можно было попросить добавку) и
никто кроме них не дотрагивался до кастрюль. Думаю, что это было
неспроста так устроено, жаль, что мы утратили эти ритуалы в наше время,
хотя в некоторых семьях гостям до сих пор не разрешено заходить на
кухню, самим убирать тарелки или (боже упаси!) мыть их. Самообслуживание
в гостях раньше было непринято.

Остальные члены семьи выбирают из предложенного, что они будут есть и сколько, останавливаются, когда нужно. Само собой, что уговаривать и шантажировать едой не стоит, очень важно уметь услышать отказ ребёнка и не пытаться через угрозы или через
любовь к вам его преодолевать. Нам нужно научиться не мешать детям
слушать свой голод и насыщение, предлагать, но не настаивать, не
заставлять доедать, не говорить, что они мало поели (это наше видение, а
не их), не создавать у них в глазах образы «неправильной» еды.
Нам самим стоит подавать детям правильный пример за столом – а это самое
сложное! :) К себе стоит применять тот же самый заботливый и
уважительный подход, что и к детям: не ругать себя, не заставлять, не
ограничивать и не насиловать в какой-либо форме, тем более так, чтобы
детям это становилось заметно.

Атмосфера
Очень важно создавать благоприятную обстановку за столом – мирные разговоры,
доброжелательный настрой, контакт глаз, улыбки, темы, поддерживающие
привязанность и вызывающие хорошие эмоции (не обсуждать проблемы, не
отчитывать за успеваемость в школе). Чем меньше негативных эмоций
сопровождает еду, по любым поводам, тем всем будет проще. Семейный обед
или ужин хотя бы раз в день – это такой оазис принятия и спокойствия в
нашем нервном мире, он нужен и взрослым, и детям.

Когда мы постоянно испытываем стресс, организм готовится к неприятностям и
запасается калориями впрок. Поэтому при длительном стрессе люди полнеют,
даже если не переедают (больше усваивается, видимо).

Необходимо также исключить за столом то, что сильно развлекает, уводит внимание от
еды, особенно телевизоры и электронные устройства. Если наши мысли
поглощены интересной передачей или игрой, то нам сложно будет
почувствовать момент насыщения. Ещё в древнем индийском подходе к
здоровью, аюрведе, рекомендовалось во время еды полностью уделять
внимание этому процессу, быть в моменте, кушать осознанно, не
допускались даже разговоры.

Альфа-комплекс у детей
Дети, полностью отвечающие сами за своё питание, часто являются носителями
альфа-комплекса, они не доверяют взрослым заботу о себе и сами решают,
что, когда, как и сколько им есть. Если взрослые пытаются вмешиваться в
этот процесс с помощью ультимативных методов, дети сопротивляются,
перестают есть, начинают контролировать своё питание ещё сильнее. Гордон
Ньюфелд работал со многими подростками-анорексиками, каждый из них был в
позиции застрявшей альфы. Конечно, в альфу их привело не то, что они
сами заботились о своём питании, скорее наоборот, это характерный
признак альфа-детей, которые забирают у взрослых все решения о том, что
происходит в их жизни, включая еду. Однако почти наверняка можно
сказать, что дети, хронически застрявшие в позиции альфы, будут
демонстрировать сложности с едой, потому что они сопротивляются
практически всей заботе, идущей от взрослых. Решать такие проблемы
следует начинать именно с альфа-комплекса, а не с тех симптомов, в
которых он проявляется (отказ от еды, переедание, питание очень
ограниченным набором продуктов, чувствительность к способам подачи еды,
её текстуре, температуре и т.д.) Война с симптомами может разрушить и
пищевое поведение, и привязанность, из этой ситуации выбраться будет
очень сложно.

Вне дома
Если ребёнок часто ест вне дома и у него есть сложности с питанием, то имеет смысл провести
подготовительную работу с теми, кто будет его кормить, так же, как мы
«сватаем» его тем, кто о нём заботится в наше отсутствие. Проговорить им
пищевые привычки ребёнка, его право не доедать, если не хочет, или не
есть вообще. Разрешить ребёнку следовать своей пищевой интуиции,
ссылаться на родителя, как на авторитет.

В этом тексте я затронула влияние на пищевое поведение привязанности и альфа-комплекса,
но этим не ограничивается список процессов, которые могут существенно
влиять на следование ребёнком своему аппетиту. Среди них могут быть
различные эмоции, повышенное стремление к близости, чувствительность,
тревожность, психологические травмы и защиты (некоторые могут
блокировать чувство голода), противление. При наличии серьёзных проблем
просто разрешить детям есть всё, что они захотят, не приведёт к
формированию у них правильного питания, иногда придётся сначала
разобраться с существующими установками, прежде чем отпускать их в
свободное плавание.

16 мая 2016 г.

Big Think Interview With Antonio Damasio | Big Think

Big Think Interview With Antonio Damasio | Big Think



Question: What is consciousness?


Antonio Damasio: If I use the word consciousness, in
our lab, in our institute, what we mean is the special quality of
mind, the special features that exist in the mind, that permit us to
know, for example, that we, ourselves, exist, and that things exist
around us.


And that is something more than just mind.  You know, mind allows us
to portray in different sensory modalities, visual, auditory,
olfactory, you name it, what we are like and what the world is like.
 But this very, very important quality of subjectivity, this quality
that allows us to take a distant view and say, “I am here, I exist, I
have a life and there are things around me that refer to me.”  That
me-ness, M-E-hyphen, that is what really constitutes consciousness.  In
the heart of consciousness is subjectivity, this sense of having a
self that observes one’s own organism and the world around that
organism.  That is really the heart of consciousness.


And it’s very interesting to think about the distinction with mind,
which I just made in very general terms, but it can be made more
profound when we think that there are many species, many creatures on
earth that are very likely to have a mind, but are very unlikely to have
a consciousness in the sense that you and I have.  That is a self that
is very robust, that has many, many levels of organization, from
simple to complex, and that functions as a sort of witness to what is
going on in our organisms.  That kind of process is very interesting
because I believe that it is made out of the same cloth of mind, but it
is an add-on, it was something that was specialized to create what we
call the self.  And it exists for very special purposes and it has very
special, and I think by and large good consequences, although not only
good consequences.


Question: Do all people have the same experience of consciousness?


Antonio Damasio:  Well, I think it’s possible to a
certain extent to make those comparisons.  The problem is the detail
with which the comparison can be made.  Of course, the first place to
make such a comparison would be to ask for a testimony from different
people and have people report on what they experience.  Now, of course,
if the report is going to be about the quality of sound that one and
another have, it’s going to be pretty tough to just go on report, even
the descriptions are very precise, you really can’t go very far.


Now, there are ways in which you can make that distinction objective
to a certain degree.  For example, by looking at responses that could
be generated in the brain to exactly the same stimulus and there could
be differences there.  But there, we remove ourselves from the
experience itself to a surrogate of the experience, which is whatever
measure you take from the brain, be it the electroencephalogram or
magnet encephalography or say functional magnetic resonance.  So it’s
pretty tough to make those comparisons.  One thing that is for sure,
though is that when you look at people that say, from the same culture,
roughly the same age, and not very difference intelligence, and you
make a lot of detailed questions about the experiences of say colors,
situations, and so on, you’ll get very similar answers.  So I think
it’s reasonable to say that even thought, in all likelihood, we have
slightly different experiences of reality, they are similar enough to
us not to clash.  In other words, I’m not, it’s very unlikely, in fact,
let’s say impossible, for you to say the situation in which you and I
are in right now, relative to the machinery that is capturing this.
 We’re seeing it the same way, we’re hearing the same way, we have the
same conception of the situation.  And so, for all purposes, we are
operating with a very similar perception.


Question: Are some people more conscious than others?


Antonio Damasio:  Not so much more conscious, you
have different degrees of acuteness of the experience.  And that has to
do with the amount of concentration, amount of focus that you have on a
particular object or event that you’re being conscious of.  And that
varies a lot.  So, for example, you can be highly concentrated on a
person, on a problem, and be so good at excluding all other material
that that becomes not just the focus of your experience, but practically
the sole content of your experience, everything else falling by the
wayside.


And you can achieve that, by the way, you can achieve that by
exercising that prerogative and I think that people who are great
thinkers, in science or in art, people who are great performers, have to
have that kind of capacity.  Without that kind of capacity, it’s
extremely difficult to manage a high level of performance because you’re
going to get a lot of extraneous material chipping away at the finery
of your thinking or the finery of your motor execution.  So I think in
that sense, yes, we can be more or less conscious when you create
grades of focus on a subject that is flowing in our stream of
consciousness.


Question: How do our brains construct coherent personal narrative out of our memories of experiences?

Antonio Damasio: 
You do it in very interesting ways.  A first way is by taking the story
as it happens.  You know, our biographies happened one part at a time. 
There is a sequence of events in our lives and so there’s a temporal
aspect to our experience that brings by itself, sense into the story. 
In other words, you were not walking before you were born and you were
not doing X and Y before you did something else first.  So there’s a
sequencing of events that imposes a certain structure to the story.

Then
there’s something that intervenes and is very important which has to do
with value.  Value in the true biological sense, which is that contrary
to what many people seem to think, taking it at face value—sorry for
the pun—we do not give the same amount of emotional significance to
every event. So there are things in our lives that take up an enormous
importance and that become very dominant effects in our biography.  And
that comes out of a variety of reasons, but fundamentally comes out of
how that particular experience connects with your effective systems of
response.  So if something produces an undue amount of pleasure or undue
amount of displeasure, it’s going to be judged differently and it’s
going to be introduced in your narrative with a different size, with a
different development.  And so that is the next element to superimpose
on the sequencing element.  And in fact, that element is so powerful
that very often it can trump the sequencing event, that the sequencing
aspect.  So something may have happened before, and yet this thing that
happened just after may be so important that you don’t even know about
the thing that happened before and when you tell your story to yourself,
or to someone else, it’s going to be told not on the basis necessarily
of the time course, but rather on the basis of how it was valued by you.

And
that value, by the way, does not need to be conscious.  You know,
you’re not deciding, "Aha, this is very good, X-value." No, you’re
assigning value naturally as life unfolds and that’s this very important
element for the construction of one’s narrative.  And the other thing
that is very important is that narratives are not fixed.  We change our
narratives for ourselves and we change them not necessarily
deliberately. In other words, some people do, some people will
constantly reconstruct their biography for external purposes, it’s a
very interesting political ploy, you know.  But whether we want to do it
because we want to have people to have a different idea of who we are
or not, we do it naturally.  So the way we construct our narrative is
different from the way we constructed it a year ago.  The difference is
maybe very small or it may be huge.

And they’re constantly as a
result of events that happen in your life.  You’re not the same after,
say, an incredible love affair that went very well or a love affair that
went bad. Or something that happens to your health, or something that
happened to somebody else’s health, that is close to you.  Or something
that happens professionally.  All of those things sort of rearrange the
way your story gets constructed.

Question: Does constructing these stories change our brains?

Antonio Damasio: 
Well, of course it happens, first of all, in the brain, and it's
affecting the brain because it sort of changes the weights with which
memories are recalled.  So I know we had a chance of talking on another
occasion about the architecture of convergence and divergence. All of
that is constantly operating when you not only learn, but when you
recall.  But as you recall in a different light, the weights with which
something is more probably going to be or not recalled on the next
instance, are going to be changed.  So you’re constantly changing the
way, for instance, synapses are going to fire very easily or not so
easily.  There’s that effect that is very physical, very down there at
the synaptic level, which really means microscopic cellular level, but
also molecular level, because all of those structures are operating on
an electrochemical basis and so the changes there are very important.




Question: What is happening in our brain when we feel an emotion?

Antonio Damasio: 
Feeling of an emotion is a process that is distinct from having the
emotion in the first place.  So it helps to understand what is an
emotion, what is a feeling, we need to understand what is an emotion. 
And the emotion is the execution of a very complex program of actions. 
Some actions that are actually movements, like movement that you can
do, change your face for example, in fear, or movements that are
internal, that happen in your heart or in your gut, and movements that
are actually not muscular movements, but rather, releases of
molecules.  Say, for example, in the endocrine system into the blood
stream, but it’s movement and action in the broad sense of the term.

And
an emotion consists of a very well orchestrated set of alterations in
the body that has, as a general purpose, making life more survivable by
taking care of a danger, of taking care of an opportunity, either/or,
or something in between.  And it’s something that is set in our genome
and that we all have with a certain programmed nature that is modified
by our experience so individually we have variations on the pattern. 
But in essence, your emotion of joy and mine are going to be extremely
similar.  We may express them physically slightly differently, and it’s
of course graded depending on the circumstance, but the essence of the
process is going to be the same, unless one of us is not quite well
put together and is missing something, otherwise it’s going to be the
same.

And it’s going to be the same across even other species. 
You know, there’s a, you know, we may smile and the dog may wag the
tail, but in essence, we have a set program and those programs are
similar across individuals in the species.

Then the feeling is
actually a portrayal of what is going on in the organs when you are
having an emotion.  So it’s really the next thing that happens.  If you
have just an emotion, you would not necessarily feel it.  To feel an
emotion, you need to represent in the brain in structures that are
actually different from the structures that lead to the emotion, what
is going on in the organs when you’re having the emotion.  So, you can
define it very simply as the process of perceiving what is going on in
the organs when you are in the throws of an emotion, and that is
achieved by a collection of structures, some of which are in the brain
stem, and some of which are in the cerebral cortex, namely the insular
cortex, which I like to mention not because I think it’s the most
important, it’s not.  I actually don’t think it’s the number one
structure controlling our feelings, but I like to mention because it’s
something that people didn’t really know about and many years ago,
which probably now are going close to 20 years ago, I thought that the
insular would be an important platform for feelings, that’s where I
started.  And it was a hypothesis and it turns out that the hypothesis
is perfectly correct.  And 10 years ago, we had the first experiments
that showed that it was indeed so, and since then, countless studies
have shown that when you’re having feelings of an emotion or feelings
of a variety of other things, the insular is active, but it doesn’t
mean that it’s the only thing that is active and there are other
structures that are very important as well.


Question: How does emotion affect the way we respond to the world?

Antonio Damasio: 
Well, you see, emotion operates, very often when you think about how
you react to the world, you know, something is happening to you, you’re
simply going along and you’re being confronted by different things, not
necessarily very important or significance for your ultimate life, but
you are constantly reacting to the world.  You’re thinking about the
world and you’re acting on the world.  And emotions are engaged when the
stakes outside of your organism are fairly high in positive or negative
directions.  And this, of course, comes from ancient times in biology
when you were constantly being subject to potential threats and to
potential opportunities.  The threats were obvious, for example,
predation, or inclement weather, or physical environments where you
would be like setting a precipice, or a hole on the ground.  The
opportunities are also very easy to see, they would have fundamentally
to do with food and with sex. 

And so the emotions were placed
there in evolution as incredibly smart devices that rather than having
you think through the problem, would deliver a solution and make sure
that you would act right.  It’s in a way, a contribution to a sort of
our auto pilots that we inherited through all these millions of years of
evolution.

So if there is an opportunity, emotion is going to
make sure that you, at some level, know that it’s there and that you’re
going to have the tendency to act on it.  And if there is a threat,
you’re going to be alerted to it and even before you’re alerted to the
threat as such, you’re going to be placed in circumstances that are
likely to make you either freeze or run away from the danger.  Okay?  So
this is a level of response to the world that is automated, it’s
largely non-conscious, and I mean, non-conscious, then you take
consciousness of it, because once it’s happening, once you start feeling
what is happening and connecting the feeling to what you’re perceiving,
then you realize, ah-ha, there’s the danger, or ah-ha, here’s the next
lunch.  And so there’s a level in which you have a way in which the
entire process then is made conscious and enters your mind flow.

And
even at this level, you can see that the influence on one’s behavior is
astounding and it’s by and large extremely useful.  It has, of course,
its downsides, because you may be responding to things that you better
not respond to, either or on the negative or positive side, that you
should not take the bait.  You should not, for example, fall for every
opportunity and you should not allow yourself to be made angry, for
example, or fearful, when there is no cause for it.  But there is a way
in which by and large the influence is very positive.

And then
it, the experiences of emotion also have a way of modeling what you’re
going to do next, because unlike, say, a squirrel, who is not going to
think much about his or her experiences of emotion, we do.  And we have,
because we have feelings, because those feelings can actually stay in
memory, in terms of the elaborations that we make about the feelings,
for example, using language, then we have a possibility of using
feelings of certain emotions for future planning, and that makes a huge
difference.  So, for a little animal that doesn’t have much mind, and no
advance planning, it’s a way of keeping alive for animals like us, it’s
a way of keeping alive sometimes, but an even better way of
constructing a view of the world and making sure that that view is taken
into consideration when we plan future events.


Question: How does the mind connect with the body, neurologically?

Antonio Damasio:
We have a brain for a very interesting reason. We have a brain because
with a brain we can run the economy of the body in a better way. 
Throughout evolution you have organisms that are bodies without
brains—and they do a pretty good job of running their economy and
running their life.  However, with a brain, you have a better chance of
running that life better and why do you do it better?  Well, you do it
better because with neural-signaling, you have the possibility of making
representations, which are rather abstract, of what you can do in
certain situations.  And then when you come to the point of having a
mind, you enter something which is completely new in brain evolution,
which is the possibility of creating maps, first of your own organism,
and then of the outside world.


And so the idea of mind and body comes from that very peculiar
relationship. Mind is not something disembodied, it’s something that is,
in total, essential, intrinsic ways, embodied.  There would not be a
mind if you did not have in the brain the possibility of constructing
maps of our own organism.  And of course, those maps exist for a very
simple reason, you need the maps in order to portray the structure of
the body, portray the state of the body, so that the brain can construct
a response that is adequate to the structure and state and generate
some kind of corrective action.


Intrinsically, no mystery here, you need to deliver to the brain
images of the body and the brain needs to use those images in order to
make corrections.  So as a result of this, there’s a very tight bond
between body and brain, and that tight bond occurs at a number of
structures in the brain and what I am defending these days and is very,
very intrinsic to my thinking now, is the kind of bond that you generate
at the level of the brain stem, which have been by and large ignored,
certainly ignored a good part of cognitive neuroscience. So a lot of the
work that has dealt with, say the mind/body problem, has dealt with it
as if the mind were strictly something that happens in the cerebral
cortex, and the rest is stuff that happens in the brain stem, not being
very important, you know, sort of animal stuff. And I think this is
completely wrong.  I think that where the most seminal contributions
come from is from the brainstem, which is indeed very old and very
animal because we basically have a got a brainstem that is designed in
the model of reptiles. But that doesn’t mean it’s not important, on the
contrary.  It’s very, very important.  But that’s where it starts.

Now,
how you actually end up mapping the outside world is actually via
mapping of the body.  So, you know, one tends to think, for example,
about our eyes or our ears as if they are just outposts of the brain
that are picking up on signals from the outer world.  Well, it’s not
quite the case.  There are, in fact, parts of the body just like the
rest and they are inserted in the body at critical junctures and so the
best when, for example, when I’m looking at a reflection of you, in the
camera, and I could, of course, look around and see my surroundings and
what is being mapped visually in my cortices  First in my retina, then
in my cortices, is not just a result of what is in the retina or what is
in primary visual cortex, but also a result of lots of things that my
body would be doing.  For example, moving my head or moving my eyes or
having the very complex system of focusing of the image so that I really
get it in the retina in the appropriate place.  All of these things are
actions, they are motor actions and they are being done with the body.


So, what is happening is that the body itself is being the border and
the translation service that will allow the outside world to come into
the brain.  So we do not get the outside world coming into our brain,
which really means coming into our mind directly, there’s no such
thing.  The outside world comes into your mind via your body.  The body
is constantly being the broker, it’s in between.  And so there’s this
beautiful way in which the brain through its mind operation creates maps
of its own organism, some of which are so complex they will actually be
mapping the outside world that is peripheral to that organism.

Question: How much can we actually control the way we perceive things?

Antonio Damasio: 
Well, we have a variety of controls, of course, the main mode of
control has to do with our degree of knowledge and our understanding of
the world.  As you change how you, what you know about the world, you
change how you’re going to control your perception, for example.  And
you also learn about what you want to pay attention to and what you
don’t, so that those are very important, very important aspects and you
can create techniques that sort of—technique is probably a little bit
too much—but you create strategies that allow you to filter things that
you don’t want.  For example, right now, in order to pay attention to
what you’re asking me and to pay attention to what is going on in my
mind, I’m trying to filter out things that are happening around me that
have to do with the lights, that have to do with the technicians and so
on.  And that’s part of the control.


And then there’s a level of control that I would, that I like to
describe with the word "deliberation," and which has to do with
something that you don’t do online, you do actually offline, when you,
rather than perceiving the outside world, you sort of step into
yourself, into your mind-space and you imagine what is, I mean, you
re-imagine what is happening, you consider a problem, you analyze how
the problem can be solved, you think about options and so on. 
Everything that we normally describe as higher-level reasoning, decision
making, and creativity.  You know, these are processes that cannot be
done online, they are done offline, but of course, have an enormous
influence on how the brain is going to work.


Now, to have an influence directly on how the brain is firing neurons
right now, that’s a very different story, of course, there are ways of
influencing it with states of altered perception, some that are under
your control, like say, different kinds of meditation and some that are
under the control of say, medications, drugs, whatever.  But that’s
really about it.  So in other words, the control is considerable when
you think about, say, long-term goals, the way you react to the world,
you can construct guidelines for how you would desire to operate, how
you think it’s ideal and try to institute that.  And then you have ways
in which are sort of probably less effective and which are just
controlled, what is happening on the moment, like trying to curb
excessive emotional reaction or something of this sort.

Question: How does the brain achieve coordination of the body's functions?

Antonio Damasio: 
I don’t know if I like the word "coordination," to deal with it.  I
think that... For example, one of the things that the brain needs to do
is regulate a variety of aspects of our metabolism.  So, for example,
it’s absolutely essential that the PH of our internal milieu be
maintained, in the very tight borders above which and below which we
cannot operate, we simply die.  There are certain levels of certain
molecules that have to be maintained tightly within certain values and
you have sensors in structures, for example, like they hypothalamus,
that are constantly measuring the level and if the level that is
currently occurring in your internal milieu is getting dangerously close
to the limit, then the brain immediately generates a response that is
going to be corrective.

Take, for example, what happens if the
level of water is diminishing, because, for example, you took a meal
that is very salty. You will, very rapidly, develop a thing called
thirst.  Now, thirst is a very conscious of the fact that there are
sensors going like crazy saying, “Water too low!  Water too low!  Water
too low, make a correction.”  And then you go and drink.  And of course,
in, go back to the squirrel, the squirrel is not going to have very
conscious notion of thirst, "I need water," let alone expressing it in
words. The squirrel is going to have that feeling of thirst and is going
to make the correction by starting to search for water.  Even if the
squirrel doesn’t do it deliberately, he’s not thinking: "Now, I’m going
to need to look for a river or a lake." That’s not likely to
happen—although I’ve never been inside a squirrel’s mind.  But that is
there that there’s the detection of the wrong set point and the shooting
off of an order to generate a response.  And the response is going to
be in the form of a yearning for water.  And in our case, not only do we
feel it, but then we start translating all of that in very complex
concepts and words and we will, for example, if you’re in the middle of a
street and you start thinking, “Where am I going to get water?  Am I
going to go into a restaurant, is there a water fountain?” or whatever.


So that’s a very complex way of dealing with that, but basically at
the core, the responses are being operated. You used the word
"coordinate," but I don’t think the word coordinate is right, it’s
really a way of creating a response for what is a detected imbalance. 
It’s a detected imbalance, by the way, of a function that is called
homeostasis.  So, you need to maintain homeostasis, that’s critical and
it operates exactly the same way for a signal cell or a multi-cellular
organism like we are.


Recorded on August 10, 2010
Interviewed by David Hirschman

Дефекты разума или проблемы хитрожопой обезьяны.: pmn_2

Дефекты разума или проблемы хитрожопой обезьяны.: pmn_2



На мой взгляд, многие нынешние проблемы человечества носят не
политический или технический характер, а являются напрямую результатом
дефектов конструкции человеческого мозга и разума. Данный пост будет
именно об этом. Я попытаюсь пояснить, откуда вообще взялся наш разум и
почему он такой, какой есть. И какие проблемы следуют из этой
конструкции.

1) Немного об эволюции как таковой.
Удивительно,
но отношение к эволюции в современном обществе носит какой-то
религиозный и даже фукуямистический оттенок. Началось всё ещё с Дарвина,
именовавшего человека и его разум венцом эволюции. Дарвин, впрочем, был
человек верующий и воспринимал эволюцию как продукт божьего промысла.
Современная наука же, если и не может доказать естественное
происхождение вселенной, эволюцию, тем не менее, трактует как чисто
естественный процесс, богом никак не направляемый. И, как любой
естественный процесс, эволюция не может иметь смысла, цели или венца по
определению.
С современной точки зрения, биологическая эволюция –
это процесс изменения живых организмов, существующих посредством
размножения, под влиянием внешних условий. Грубо говоря, наборы генов (а
организм – это просто некий набор генов) меняются и комбинируются. В
итоге всегда остаются те, которым удалось наиболее успешно наделать свих
копий (т.е. размножиться). На каждом этапе мы можем проследить причины и
последствия, но мы не можем говорить и замыслах, целях и венцах, ибо
замышлять просто некому.
Итого: эволюция – процесс существования жизни через размножение, не имеющий цели в принципе.

2) Проблема ресурсов и её решения.
Собственно
размножение как таковое – не великая хитрость. Всё живое способно
размножаться в геометрической прогрессии. Главное что этому мешает –
проблема ресурсов, потребных для создания своих копий. Ресурсы
ограничены, и за них надо конкурировать. Весьма перспективным способом в
этом плане выглядит увеличение размера. Стань крупнее и ешь более
мелких собратьев. Проблема, однако, в том, что масса растет
пропорционально кубу размера. Т.е. увеличившись в два раза, становишься
тяжелее в восемь раз. И при сохранении того же метаболизма, есть надо
тоже в восемь раз больше. Именно поэтому большая часть земной биомассы
до сих пор состоит из бактерий. Отсюда же следует, что крупным
организмам надо либо максимально замедлить метаболизм, минимизируя
расходы, как растения, или обзавестись сложными и эффективными методами
добычи пищи, как животные.
Наиболее очевидные решения – чисто
физические. Более совершенная форма тела, эффективные мышцы, крепкие
кости или панцири, чувствительные органы зрения. Только вот такого рода
усовершенствования достигаются довольно быстро и упираются в тупик.
Рыбы, например, имеют примерно одинаковые формы уже сотни миллионов лет.
Они совершенны для своих условий.
Остается усложнение поведения. Так
что вся история развития нервной системы животных – это история
усложнения поведения, прежде всего пищевого. С появлением полового
отбора и не анонимных стай, к борьбе за пищу добавилась борьба за самок и
положение в стае.
Итого: история развития мозга – история борьбы за ресурсы.

3) Сообразительная потная голая обезьяна.
Наши
обезьяньи предки жили на деревьях в субтропическом лесу и питались
плодами. Они обладали ловкими руками, хорошим цветным зрением и развитым
мозгом. Умели пользоваться палками для сбивания фруктов и обороны от
хищников и камнями для раскалывания орехов. Это всё умеют и современные
обезьяны. Проблемы начались, когда австралопитек вышел в саванну. Какого
черта его туда понесло – вопрос спорный, но он там оказался – это факт.
Недостаток деревьев дающих тень, фрукты и укрытие от хищников стал
основной проблемой. Пришлось лишиться шерсти и развить мощное
потоотделение, чтобы справиться с полуденным зноем. Развить
прямохождение, чтобы видеть дальше и идти быстрее. А т.к. переделывать
обезьяньи ноги в оленьи или развивать рога было решительно некогда,
вопросы добычи еды и обороны от хищников решились путем усложнения
поведения, т.е. использования палок, камней и координации действий в
стае. Опять-таки, это недалеко от современных обезьян. Орангутанги
используют палки для обороны от хищников и соблюдают строй, в котором
взрослые особи защищают самок и детей, при обороне.
Как бы то ни
было, усложнение поведения дало старт дальнейшему росту мозга, а рост
мозга дальнейшему усложнению поведения. Появление каменных орудий,
одежды из шкур и огня привело к триумфальному шествию человека по
планете.
Итого: человек – продукт ситуации, в которой усложнение поведения стало главным средством выживания.

4) Теории происхождения разума.
Исходя
из данного выше определения эволюции, разум – это просто одно из
свойств организма, которое позволило нашему виду достичь успехов в
размножении. Свойство это вырабатывалось постепенно, на протяжении
миллионов лет, что означает только одно – долгое время рост мозга и
формирование сознания давали растущее преимущество для вида.
Сегодняшняя
биология выдвигает две группы факторов, способствовавших росту мозга.
Социальные факторы – число Данбара, т.е. рост размера структурированной
стаи, способность особи к продвижению в иерархии за счет лучшего учета и
предсказания поведения соплеменников. Общение, как фактор улучшения
координации действий и передачи знаний.
Трудовые факторы – усложнение
моторики рук, орудий труда и навыков обращения с ними. Например, далеко
не все обезьяны способны оперировать тремя предметами одновременно,
т.е. колоть орех камнем, подложив снизу другой камень.
Но, следует
заметить, нет ни единой внятной биологической гипотезы, объявляющей
причиной роста мозга и происхождения разума некие высшие цели. Т.е.
разум определенно не создавался для поиска смысла жизни, философии или
матанализа.
Итого: человеческий разум создан для решения прикладных социальных и трудовых задач.

5) Основы конструкции мозга.
Если
упрощенно рассматривать эволюцию усложнения поведения, то она выглядит
так: инстинктивное поведение – адаптивное поведение – разумное
поведение. Т.е. сначала набор вшитых при рождении программ, потом
способность вырабатывать новые шаблоны поведения при жизни, и, наконец,
способность к абстрактному мышлению. В реальности, однако, эти модели
поведения не сменяли, а дополняли друг друга. Т.е. инстинкты определяют
стратегическое поведение, а адаптивная часть заведует поведением
тактическим. И тут возникает интересная проблема. Наиболее древняя часть
мозга – лимбическая система намного меньше коры мозга, а инстинктивное
поведение намного примитивнее адаптивного, и уж тем более разумного.
Грубо говоря, тупой генерал должен командовать умным солдатом. Как это
реализовать на практике?
Инстинктивная система поведения вырабатывает
достаточно абстрактные цели, которые поступают в систему адаптивного
поведения в виде чувств и желаний. Адаптивная система реализует их в
меру возможностей и возвращает ответ. В зависимости от ответа, идет или
подкрепление или наказание. Для подкрепления была создана
дофаминергическая система регуляции. Все дофаминовые пути ведут из
лимбической системы в кору и никогда наоборот. Т.е. счастье выдается нам
только инстинктами. Получить его просто по желанию невозможно.
Грубо
говоря, сознание крутит изо всех сил педали естественного отбора, а
инстинкты за это дают ему иногда откусить от сладкой морковки, висящей
перед носом.
Итого: стратегическое управление организмом осуществляют
инстинкты, адаптивное поведение и сознание ориентируются не на
абстрактное благо или собственные цели, а на ответы системы
подкрепления.

6) Особенности конструкции.
Тут важно знать две подробности:
Во-первых,
эта система создавалась ещё для весьма примитивной только
образовывавшейся старой коры. Соответственно цели перед ней надо было
ставить очень конкретные. Поэтому желания и подкрепления выдаются по
принципу «дорожки из кусочков мяса, как способа заманить кота в нужное
место». Т.е. не ставится цель максимально размножится. Подкрепляется
наблюдение за самками, общение, контакты, секс и уход за детенышами.
Счастье выдается постепенно во всем процессе, а не по конечному
результату.
Во-вторых, эта конструкция основана на ряде умолчаний,
которые были верными миллиарды лет. Таких, как постоянные недостаток
пищевого ресурса, рост доступа к пище м самкам с ростом положения в
стае, прямая связь секса и размножения. И т.д.
Итого: система создавалась и хорошо работала при управлении максимум старой корой и зачатками новой.

6) Что пошло не так?
Как
писалось ранее, всё наше адаптивное поведение, и разум в том числе,
ориентируется на ответы инстинктивной системы подкрепления, стараясь
максимизировать положительный ответ и минимизировать отрицательный.
Человек стал слишком умным. Он создал цивилизацию и разрушил ряд
умолчаний, из которых исходит система инстинктов. Иными словами, разум
научился «доить» систему подкрепления, получая счастье и не прилагая
того труда, за который это счастье полагалось. Проблема в том, что
инстинкты корректируются тысячелетиями, тогда как разум способен
полностью корректировать поведение всего за десятки-сотни лет. Мы
достали палкой ту саму морковку, висевшую перед носом и сидим, жрем её,
перестав крутить педали.
Итого: разум разрушил систему управления мозгом, научившись получать подкрепление не выполняя требуемой работы.

7) В чем непосредственно выражаются проблемы?
Примеров масса.
Ожирение
и рост населения. Наши инстинкты исходят из презумпции недостатка
питания. Пищевой ресурс всегда дефицитен, ибо избытки моментально
проедаются ростом популяции. Последнюю сотню лет мы живем в условиях
избытка пищи, что вызывает не только проблемы с избытком веса, но и
почти экспоненциальный рост населения.
Разрушение системы полового
отбора. Рост положения в стае перестал прямо коррелировать с доступом к
пище и самкам и, как следствие, к росту потомства. Иными словами,
положительный половой отбор либо исчез, либо сменился отрицательным.
Пресловутый
«эльф 80-го уровня» может быть вполне счастлив, т.к. имеет высокое
место в иерархии аналогичных персонажей, что, однако, никак не
конвертируется в потомство. Аналогичное можно написать про разномастных
бизнесменов и бизнесвумен. Тогда как максимум потомства имеют бедняки,
алкоголики, мигранты и прочие члены общества, не считающиеся
образцовыми. А ведь именно наследование определяет будущее вида и его
поведение.
Избыток социализации. Именно социализация сделал нас
успешными, но в условиях современно общества, именно она создает нам всё
больше проблем. Для успеха в современном обществе надо быть максимально
социализованным. Умение быть «как все» становится важнее индивидуальных
достоинств.
Доведенным до совершенства сборищем этих проблем стала
современная западная цивилизация. Фактически это цивилизация дофаминовой
наркомании, вырождения и бессмысленного проедания ресурсов.
Пресловутые «гуманистические ценности» - это ценности хитрожопой
обезьяны, обманувшей инстинкты ради плошки дофаминового счастья.
Максимум счастья и минимум усилий. И, как у любого наркомана, за кайфом
всегда следует отходняк, а в итоге скорая смерть.
Итого: погоня за «царством разума», «счастьем» и «свободой» вызывают вырождение человечества.

8) Последствия.
Эволюция совершенно безжалостна. Если какой-то фактор начинает давать отрицательный отбор, он всегда минимизируется.

Немного о размерах мозга. Цифры даю средние, упрощенно, без диапазона.
Шимпанзе (ближайшая родня среди живых ныне обезьян) – 370 куб см.
Австралопитек (4 миллиона лет назад) – 530.
Человек умелый (2,5 миллиона лет назад) – 600.
Человек прямоходящий (1,8 миллиона лет назад) – 1050.
Неандерталец (600 тысяч лет назад) – 1500.
Человек времен верхнего палеолита (20 тысяч лет назад) – 1500.
Человек современный – 1350.

[Картинка]

Грубо
говоря, чтобы добавить 100 кубиков сначала требовалось 1,5 миллиона
лет, затем 200 тысяч лет, а потом мы бодро потеряли почти 200 кубиков за
20 тысяч лет. Т.е. теряем мозг мы в 20 раз быстрее, чем его наращивали в
самые интенсивные периоды роста. Причем теряем за счет новой коры –
вместилища разума.

Что происходит сейчас? 200 кубиков за 20 тысяч
лет – это 1 кубик в 100 лет. Учитывая, что разброс размеров мозга у
нормальных людей от 1000 до 2000 кубиков, потерю одного кубика
установить не просто. Однако, установлено, что уровень IQ жителей Запада снизился за 100 лет на 14,1 пункта.

Итого:
после того, как мы расправились с последними разумными конкурентами –
неандертальцами, наш мозг начал сокращаться. И, судя по всему,
современная цивилизация только ускоряет этот процесс.

9) Что делать?
Собственно варианта только два.
Первый
– возврат к истокам. Традиция, религия, запрет гуманизма и либеральных
ценностей. Т.е. возвращение положительного полового отбора и прекращение
обмана системы подкрепления.
Второй – евгеника. Искусственное
конструирование генома детей, разрывающее связь между половым отбором и
его результатами. Причем конструироваться должен геном абсолютного
большинства детей. Куда приведет этот путь, не ясно, т.к. он чреват
вообще разрушением генетического единства человечества.
Куда мы
повернем, не ясно. Но выбор видимо будет сделан во второй половине этого
века. Если западная цивилизация выродится и рухнет до ввода массового
генетического конструирования потомства, второй вариант надолго станет
недоступным.

15 мая 2016 г.

Рожденные обратно: жизнь с детьми вне эмоционального подключения: neivid

Рожденные обратно: жизнь с детьми вне эмоционального подключения: neivid

Есть проблемы, которые известны всем, то есть очевидно
существуют. Страдающий ими имеет право на свое страдание. А есть
проблемы, которые не определены и не признаны, поэтому в обществе их как
будто нет.

"Скажите, в каком возрасте начинается удовольствие
от ребенка?", - волнуется растерянная мама двухмесячного сына.
Годовалого. Трехлетнего. Пятилетнего. "Скажите, когда я перестану так
страшно от него уставать?","Скажите, когда прекращается непрерывное
напряжение, пока ребенок не спит?", "Скажите, все это когда-нибудь
пройдет?"

Когда Венди появилась на свет, родители долго совещались, как им быть - то ли оставить ее, то ли кому-нибудь отдать.

-
Я очень устаю от Катерины , - рассказывает М. с грустной складочкой на
лбу. - Её нетрудно кормить, купать, укладывать. Но мне дико скучно.
Целыми днями я маюсь и жду, когда придет муж и меня отпустит. Потом
убегаю к компьютеру и реву.

Пеппи была еще крошечной девочкой, лежала в коляске и так ужасно кричала, что никто не решался к ней подойти. 

-
Мне повезло с Давидом! - гордится А. - Он спокойный, веселый, удобный.
При этом я совершенно не понимаю, что с ним делать. Повозились на
кровати, попыхтели, покричали как сова. Две минуты прошло. Походили по
комнате, посмотрели в окно, пожужжали пчелой. Еще две минуты. Пощекотали
пятку, сфотографировали носик. Десять секунд…

— Вот у тебя, мама, есть папа; и Боссе с Бетан тоже всегда вместе. А у меня — у меня никого нет!..

-
Антон меня просто бесит, - удрученно признается К. - Он медленно ест,
плохо растет, редко улыбается, косолапит. И ничего не запоминает! Я
терпеть не могу показывать пальцем и сто раз повторять: "Это - кошка". А
уж игра в ку-ку...

(Рыдания на галерке. О, вечный родительский бич - игра в ку-ку…)

Джейн,
и Майкл, и Джон, и Барбара Бэнкс (не говоря уже об их маме) нуждаются в
самой лучше няньке с самым маленьким жалованьем, и немедленно!


Симптомы
бывают разные - скука, напряжение, усталость, раздражение, злость. Мама
изматывается от общения с ребенком, "вынимается" до дна, все время
мечтает куда-нибудь деться. И тут же чувство вины накрывает бедную маму:
раз мне не нравится проводить время с собственным ребенком, я — плохая
мать.

(Чувство вины - ультимативный спутник современного
родительства. Не удалось хотя бы раз почувствовать себя негодной матерью
- считай, зря рожала).

Однако, размышляет мама из-под чувства
вины, дети есть не только у меня. Зачем-то же люди их заводят! Вряд ли
только ради вечного напряжения, тоски и беспокойства. А не пойти ли мне к
подружкам или в интернет? С оптимистичным вопросом: "Когда все это
изменится?" или пессимистичным "Это когда-нибудь изменится вообще?".

К сожалению, поскольку проблемы формально не существует, окружающие сразу начинают ее отменять.

- Не печалься, ты просто устала. Начнешь высыпаться - все изменится.
(Ребенку четыре года, с двух он перестал просыпаться по ночам. Зато начал спорить с каждым словом).

- У тебя послеродовая депрессия! Так она и выглядит, быстро к психиатру!
(У одной женщины послеродовая депрессия длилась двадцать восемь лет. Значит ли это, что дело было именно в ней?)

- Все нормально, все так живут. Привыкнешь.
(Если бы все так жили, человечество перестало бы размножаться).

- У меня тоже так иногда бывает! Увидишь, скоро это пройдет!
(Вот эти - именно те, у кого "так" не бывает никогда).

Для
родителей, у которых от природы все иначе, подобной сложности в
принципе не существует (поэтому ее навскидку так легко разрешить). А те,
кого годами укачивает в той же лодке, чаще молчат. Потому что стучащее в
голове "не надо было заводить ребенка" озвучить нелегко, а главное -
бессмысленно: отчаявшийся собеседник это уже сто раз сказал сам себе.


* * *
Я не стану концентрироваться на вопросе, надо или не надо было
заводить уже родившихся детей. Ребенок - не самоцель родительского
воплощения, а просто еще один человек. Рановато думать, нужна ли миру
личность, которой на момент раздумий сравнялось четыре года. А главное -
даже решив для себя "напрасно я завела Адама", никакая мама не сможет
родить его обратно.

При этом, многосерийная драма «Рожденные
обратно» день за днем разворачивается в многих семьях. Главную роль в
ней играют измученные родители, не получающие от детей ни малейшего
удовольствия (две минуты с утра и поцелуи в ванночке не в счет),
уставшие до слез, измученные чувством вины, а главное — не понимающие,
что с ними происходит, почему именно с ними, и что тут делать вообще.
Родить ребенка обратно, это ясно. Подарить его бабушке. Дождаться, пока
он вырастет и уедет (всего каких-то двадцать лет). Сдохнуть. Все?

* * *
Существует
понятие "эмоциональное подключение": внутренняя потребность в чем-то
или ком-то, удовольствие от его существования, ощущение его
эмоциональной ценности, не требующей технических доказательств и дающей
постоянный приток душевного тепла. Можно определить эмоциональное
подключение как смысл или наполненность. Оно может возникать по
отношению к профессии, животным, искусству, книгам, любому событию или
явлению. У многих такое возникает по отношению к детям. Но, к сожалению,
не у всех.

В интернете бродит смешной текст, как надо
готовиться к беременности. Там предлагают вешать на живот мешок с песком
и каждый месяц досыпать в него килограмм, через девять месяцев снимать с
себя каким-то интересным способом, а потом ночами ставить будильник,
чтобы носить в темноте тот мешок на руках и петь ему колыбельные песни.
Далее в том же духе, знающие люди плачут от смеха.

С теорией все
понятно. Вряд ли кто-нибудь всерьез соберется год просыпаться ночами к
мешку с песком, а потом пожалуется, что сгоряча спустил его в
мусоропровод — значит ли это, что ему опасно заводить детей?

На
практике, вне эмоционального подключения общение с ребенком дается
тяжелее, чем таскание мешка. Мешок с песком не плачет по ночам, не сучит
толстыми ножками и не похож на дедушку. А главное, мы ничего не обязаны
чувствовать по отношению к нему.

Слово «подключение» здесь не
случайно. Люди, явления и процессы, к которым мы эмоционально
подключены, являются для нас источником энергии и сил. А то, чем мы
вынужденно занимаемся без подключения, больше вынимает силы, чем дает. И
родители, которые жалуются на бесконечную усталость, чувство вины и
ощущение бессмысленности от общения с детьми, на самом деле жалуются на
отсутствие эмоционального подключения к своему ребенку.

* * *
Если
ребенок и правда сложный, это отчасти объясняет отсутствие удовольствия
— хотя еще неясно, где здесь курица, а где яйцо. Но ребенок может быть
абсолютный душка. Здоровый, веселый, красивый, да ему пять месяцев, о
чем вы говорите вообще. То есть все хорошо. Почему же тогда так плохо? Я
урод? Или мне все это показалось? Ведь ни у кого такого нет!

Проблема
не в том, что так нельзя. Проблема в том, что так не бывает. Признания
«мне не нравится мой ребенок», «меня раздражает мой ребенок», «я не
чувствую радости от ребенка» автоматически означают в глазах окружающих,
что кто-то здесь ненормален.

Родители, живущие с ребенком вне
эмоционального подключения, знают: им НЕ показалось. В их отношениях с
ребенком нет и не было того, что считается в обществе неизбежной
«нормой».

Родители, счастливо живущие с ребенком внутри
эмоционального подключения, знают: норма выглядит именно так. А как
иначе? Оно же приходит само собой.

Образуется твердая почва
отсутствия диалога. За нормой стоят конкретные примеры, общественный
договор, а заодно европейская литература. За отсутствием эмоционального
подключения не стоит ничего, потому что его не бывает.

Бывают только растерянные родители без этого самого подключения. Зато с детьми.

* * *
В этом месте мне важно определить несколько базисных вещей.

Первое. Эмоциональное подключение к ребенку — отнюдь не гарантированная часть родительства. У кого-то оно есть. А у кого-то — нет.

Возникает
оно, действительно, само собой. Не возникает — тоже само собой. От
характера, желания или поведения родителя это не зависит. От характера,
желания или поведения ребенка - тоже.

Эмоциональное подключение — не заслуга, а его отсутствие — не вина родителя или ребенка. Просто так бывает.

Второе. Эмоциональное подключение и любовь — не одно и то же.

Те,
у кого оно есть, не видят разницы. Для них эмоциональное подключение
течет из любви и в любовь впадает. А вот те, у кого его нет, прекрасно
знают: можно очень сильно любить ребенка, быть готовым отдать за него
жизнь и правую руку, вкладывать массу сил и денег, при этом брать
сверхурочные и оплачивать няню, лишь бы не остаться с ним лишний день
наедине.

Подмена понятий в данном случае по-настоящему опасна:
нелюбовь к ребенку в наши дни и считается, и ощущается неприемлемой.
Чувство вины разъедает несчастных родителей, которые принимают
отсутствие эмоционального подключения за отсутствие любви.

На
самом деле, с любовью у большинства родителей все в порядке. Любовь к
ребенку как раз вполне является природным инстинктом — просто выражаться
она может по-разному. Даже когда мне открыто говорят «я не люблю своего
сына», я склонна переводить это как «мне очень тяжело добраться до моей
любви к нему». А вот «тяжело добраться» как раз и связано с отсутствием
подключения к ребенку — а значит, и со способностью ощутить любовь.

Третье.
Эмоции подключаются или не подключаются одновременно с появлением
ребенка. В первый год еще возможны сдвиги: влияют гормоны, шок и
недосып. Но в целом, то, что родитель получает в этом плане вместе с
конкретным ребенком, то он по отношению к нему и имеет всю оставшуюся
жизнь.

Бесполезно ждать, когда все изменится. В этой точке само ничего не изменится.

Четвертое.
Эмоциональное подключение рождается заново вместе с каждым следующим
ребенком. Отсутствие подключения к первому ребенку не предвещает
отсутствия подключения ко второму. Равно как и наоборот.

Заранее, к сожалению, предсказать ничего нельзя.

Пятое. Отсутствие эмоционального подключения не означает, что родителю с этим ребенком никогда не будет хорошо.

И
тут самое время поговорить о том, как со всем этим быть. Как жить с
ребенком, если автоматического к нему подключения не случилось? Если
нельзя сказать, что его один вид вызывает улыбку, а мысль о нем — прилив
душевного тепла? Если общение в лучшем случае немного напрягает, а в
худшем - сильно раздражает? Что делать, чтобы жизнь стала хотя бы
сносной, а лучше бы теплой, хорошей и простой?

* * *
Прежде
всего, родителям стоит осознать, что с ними происходит, а чего при этом
не происходит. Львиная доля отчаяния стоит на убежденности в своем
уродстве. «Все люди как люди, а я холодильник». Но в том-то и дело, что
среди людей немало таких «холодильников». А хорошими или плохими
родителями их делает вовсе не накал страстей.

Маленькому ребенку
важно не что мы чувствуем, а как себя ведем. Родитель для него - тот,
кто кормит, одевает, греет и защищает. От родителя требуется надежность,
непреложность, устойчивость и тепло — и это вполне поведенческие
параметры. Все остальное факультативно, к тому же меняется от века к
веку.

Нет смысла грызть себя из-за того, чего мы не в состоянии
ощутить. Гораздо эффективней сосредоточиться на том, что мы можем в этой
ситуации сделать.

* * *
Хорошее родительство вне
эмоционального подключения обязательно включает две вещи: осознанность и
справедливость. Осознанность означает понимание своих шагов и выбор
реакций «от головы». А справедливость стоит на отказе от собственных
отрицательных эмоций в качестве источника информации.

Эмоция
несет информацию, если она ситуативно обусловлена, то есть является
следствием чего-то внешнего. Постоянно испытываемая эмоция перестает
служить информацией, как перестает предсказывать погоду барометр,
застрявший на делении «дождь».

Если ребенок раздражает меня
каждый час, значит, мой внутренний барометр сломался на отметке
«раздражение», и по нему стало невозможно ориентироваться. И перед тем,
как отреагировать, мне придется отфильтровать раздражение и рассмотреть
ситуацию вне него. Это тяжело, но прежде всего потому, что я обычно
уверен: раз меня что-то так раздражает, значит, кто-то в этом виноват.

А
в данном случае никто не виноват. Без эмоционального подключения очень
тяжело растить детей, и наше раздражение — это, на самом деле, просто
усталость. Постоянная и растущая с каждым днем. Поэтому, во-первых,
стоит держать в голове, что и родитель у нас нормальный, и ребенок в
порядке, просто нагрузка на обоих очень велика.

И во-вторых,
важно выстроить общение с ребенком таким образом, чтобы родитель в нем
поменьше уставал. Только в этом случае у него появятся силы на
справедливость, осознанность и прочую музыку сфер.

* * *
Перейдем
к конкретике. Во-первых, нужно отделить необходимые занятия с ребенком
от дополнительных. Каждый родитель может определить, что именно с его
ребенком делать совершенно необходимо, причем именно ему, а чего можно
не делать, хотя само по себе оно и неплохо. Обязательная программа
должна быть постоянной, но короткой: три пункта, максимум пять. Ни с
одним ребенком не критично делать сто двадцать пять вещей, а то бы дети,
с которыми не делаются первые сто двадцать четыре, давно исчезли бы как
вид.

Маме Малыша важно, что именно она кормит его обедом.
Готовит, накрывает, подает на стол — и смотрит потом, как Малыш ест.
Муми-папе принципиально беседовать с юными о прошлом. Мадам Яновская
учит Сашеньку хорошим манерам. Мистер и миссис Дарлинг ежевечерне
заходят пожелать потомству спокойной ночи.

Как именно эти
приятные люди выбрали то, чем они неизменно занимаются с детьми? Очень
просто: во-первых, они убеждены, что это необходимо. Во-вторых,
конкретно на это они способны без особых мучений. Других критериев нет.


Необходимое и приемлемое занятие с ребенком оставляет в
родительской душе отчетливую галочку: «уф, сделал». Не слишком
необходимое или чрезмерно мучительное оставляет без сил: «фу,
отделался». При отсутствии эмоционального подключения занятия второго
типа — непозволительная роскошь, и ведет она только к усталости и
слезам.

А главное, неприязнь к занятию поневоле распространяется
на ребенка. Хотя он тут ни при чем, а мы имеем полное право ненавидеть
сказки братьев Гримм. Пусть их читают те, кому это интересно: второй
родитель, или бабушка, или домомучительница, или никто - все лучше, чем
тоскливая маята от чтения вслух и его объекта.

Дальше надо
понять, что нам делать с ребенком нравится. Не «полезно», не
«необходимо», а «приносит радость». Именно нам, ведь он-то разделит нашу
радость, только дай. Смотреть сериалы? Гулять по торговому центру?
Валяться в кровати? Ходить к подруге? Не может быть, чтобы не было
ничего. В крайнем случае, есть то, что нам просто нравится делать, а
ребенок рядом не мешает.

Таким занятиям и стоит отдать большую
часть времени, которое мы с ним проводим. Это время не станет
блаженством, но перестанет быть издевательством. Кроме того, в нем
появится смысл.

* * *
Собственно, это и есть главный
ориентир в жизни с ребенком вне эмоционального подключения: осознанное
нащупывание смысла. Каждый раз по-новой, каждый день заново. Смыслом
может быть удовольствие ребенка, удовольствие родителя, польза, помощь,
покупки, да хоть красивые фотографии. Главное — не результат, а
ощущение: день прошел не зря.

Смыслом не может быть «убить
время» и «отделаться». Именно от бессмысленности мы больше всего устаем.
Вещей, которые вызывают в нас тоскливое недоумение, с ребенком лучше
просто не делать. Ну или делать по самому минимуму, без которого уже
точно все умрут. Иначе время вместе превращается в постоянное наказание -
и стоит ли удивляться, что родитель в итоге мается и вечно хочет
увильнуть?

* * *
Отсутствие эмоционального подключения —
не дефект психики, не ошибка восприятия и не душевная леность. Просто
одна из разновидностей родительства, не самая приятная и не самая
плохая. Но это ситуация, в которой любые сдвиги требуют осознанности и
поиска смысла происходящего на каждом его этапе.

Это нелегко и
не станет легко с годами. Это не приведет к эмоциональному подключению.
Это не обеспечит чудес из серии «в итоге всем будет даже лучше, чем тем,
кому не нужны все эти ухищрения». Не будет. Но возникнет понимание
происходящего и потихоньку придет ощущение общего смысла. Начнут
мелькать моменты долгожданной чистой радости, явственней проявится
любовь, а с годами подрастет и партнер в лице ребенка, внимательный и
вдумчивый в отношениях. У него точно будут эти умения: он научится от
нас.

Ведь детство наших детей, при всей его широте и долготе, не
главный период их жизни. А устойчивым взрослым отношениям, стоящим на
внимании друг к другу, осознанности и справедливости, будет в итоге рад
любой родитель. Как «подключенный», так и нет.

* * *
Знаете,
у кого, к примеру, не было эмоционального подключения к детям? У Мэри
Поппинс. Она вечно была занята своим, дети ей только мешали. Вот она и
таскала их за собой туда-сюда.

А знаете, у кого оно, среди
прочих, было? У фрекен Бок. Которая страстно вкладывалась в ребенка,
точнее, в тот его образ, который считала правильным.

Так что не
все решает именно подключение. Оно играет важную роль, без него тяжело
живется, его нет в куда большем количестве семей, чем можно сходу
предположить. Но все-таки необязательно всем этим семьям рожать детей
обратно. Во-первых, это больно. Во-вторых, невозможно. А в-третьих,
скучно. Лучше прожить подольше и проверить, что будет дальше.

6 января 2016 г.